Иванов-Снежко Д.П., 2003|
ПАМЯТИ БРОДСКОГО I Он ушёл в январе, едва начался високос. Ушёл. Сошёл с поезда времени, матерь природа Уносит жизнь дале, бедлам своего хоровода Вертя, заголяя с бесстрастием шлюх одним из колёс Гармонии целого — частность людского ухода (Поскольку мы — боги и т. д., и т. п.) — холокост. Около года прошло, там, сидя в лунной тени, С ним ничего не случается, не происходит... Сочиненья распроданы, воспоминания — в моде, Президент объявил величайшим поэтом, возни, «Благих» начинаний, исчисляемых в твёрдом доходе, Здесь хватит надолго, но Господь милосерд, Он — ни-ни, То есть связи нет. Как мы не лезь на рожон, Это эфир не колышет, он — верен любови — Чутко хранит пострадавших, лишь в нашей ендове Год от года растёт антарктический свищ, и, гружён Тонким прахом по плитам Земли в техницизской полове Спящих душ, вспять, в Историю, глянуть прельщающим жён, Кружит шар. Зная это, к чему править речь? Сердце бьётся в груди, сердце просит и разум трудиться Ради бога, или совсем отключиться, Если слишком близка колесница, меч — тяжел для плеч; И фломастер бежит по листу, отдающий в ключице Пульс строки вынося, что воссоединяет без встреч. II Кванты букв плетут нить, лицо попадает в луч, Приближаясь, яснеет от слова к слову давним фото, Где ему под тридцать, когда, как на фресках Джотто, Все лица похожи, и время — декор, чей каркас колюч Терпимо, тем более в ожиданье джек-пота Века, ещё не пустившего в ход свой копейный ключ. Слово льётся за словом, свивая строки фитиль. И этот свиток — пища под стать той силе накала, Что его вела и таскала, как карандаш — лекало, По тысяче весей мира и сделала его духом стиль. Остальное под наблюденьем добросовестнейшего фискала Распродадут, определят по музеям, сдадут в утиль. Волны строк неподвижны, вечен их стройный прибой, Он суть ассемблер пространства, лазер органа, Пить эту воду с листа так, как однажды Кана Пила свет ещё не открывшийся свадебною гурьбой, Пить про себя, пить вслух, губами втягивая стакана Космоса гранёную строфику между ним и собой, Каждому, чей когда бы то ни было тронет рот, Чей в этот момент, теперь этим стихам внимает разум, Не выходя из комнаты, или иначе — стразом Мира украшенный, всё равно. Вот мысли сердца. Парод Сей — ответ справедливый герою любви, раз за разом Входившему в амфитеатр человеческий, точно в брод. Ныне на том берегу, быть может, подруг харит Посольству всё же доступный, не зная жажды и жара, Он созерцает вращенье невозвратимого шара Прошедшего и одновременно видит своих, Мортон-стрит, Сан-Марко, Невский... и, если так, пока Божья кошара Полна, то — и, как, оплывая справа, этот источник горит. Если так, будь посланницей, Муза, но не тревожь Ни его тишины, ни светлых видений, безмятежно И мерно — встреча всех душ человеческих неизбежна — Напой года прошедшего опыт ему, для его ж Сознанья пусть будет то — опыт невинный, пусть прилежно Луч бронируют строки, как сроки небесных одёж. III Потоп всё ж случился, хотя и случился до, А не после, точней, он случился буквально перед... Чем современней, подробней написана карта, роднее берег, Тем меньше потоп пережившим оставит следов, Тем дольше латать пустоту и горечь потери Лечить, строя заново набережную складов. Но вот голубая, туго завитая спала орда, Отутюженный лацкан пространства наградив вкусом соли, Ей вослед с быстротою для периферии завидной вернулись консоли, Модемы, мобили, ТВ и т. п., в провода Оплетая покорный ландшафт с основания до антресоли И в щербатый виясь горизонт. Таковы города Земли в час рассветный, когда ещё лёгок их хмель, Что времени скорость безжалостно множит и множит Числом викторин, новостей, катастроф так, что прожит День как бы вскользь, в себе растворив карамель Стольких каналов, где, бесследно блеснув, мутожит Рябь перекатная мира «китовую мель». Провинции мирно нищают. Но всё-таки там Ещё сохранились места, где чисто, пригоже, А время, как прежде, течёт, принимая в неспешное ложе Немногих событий дары, их просеивая по годам Сквозь сито нехитрое душ незаметно, и что же... Вконец измусолив, явит бытие городам. Так движется лаборатория мира, киша Вещами, но сие изобилие не радует взора, Скрывая ничтожество выбора за многоцветье узора, Нелепых попыток технологические антраша. Безлюбых их сердце сторонится пёстрого сора. Творенье творениям — рознь, здесь оно, как левша. Когда умирает поэт, унося свой лот Голоса, одиноко звучащего в многотысячеликом шуме, Почти незаметного в чересполосице, ткущей кромешный зуммер, Где Любовь всё чаще — тираж, а язык — штрих-код, Вдоль плюсов и минусов действий скользнув по рельсам к сумме, Свободный, он обретает равной свободы плод. Сколь будет горек и чист тот сбор, Ныне зримо как будто гадательно, только экстерном. Стыки меж сердцем и миром выбиты керном, Чёрный венок строк лучится, лучится и строит хор, И время становится славою, requiem aeternam, Шум превращая в такт, поднебесье — в собор. 19.05.98.
|
Иванов-Снежко Д.П., 2003